Странная была война: входили, когда цвел застой, а выходим в эпоху бешенства правды-матки.
Артем Боровик, для меня долгое время, вплоть до нулевых, после его трагической гибели в авиакатастрофе, более ассоциировался образом отличного менеджера от журналистики. Приняв в 1990 году, основанную Юлианом Семеновым газету "Совершенно секретно", он в считанные годы создал на ее основе медиахолдинг с командой матерых профессионалов жанра журналистское расследование, долгое время бывший эталоном сильного и независимого СМИ, кузницей кадров для целого поколения репортеров.
Любая программа под брендом "Совершенно Секретно" шла в прайм-тайм на центральнхй российских телеканалах, что автоматически значило известность на всем постсоветском пространстве. И все было заслуженно - уникальное сочетание широкого круга связей самого Артема Боровика и его партнеров вместе с атмосферой открытости части специальных государственных структур и архивов (впрочем совсем недолгой), позволяло создавать интересный контент из неизвестных прежде широкой публике страниц истории почившего Советского Союза, и, расследований злободневных проблем РФ и ближайших регионов.
И уже в нулевых, я случайно наткнулся на подшивку журнала "Огонек" конца восьмидесятых с серией репортажей тогда еще его специального корреспондента Артема Боровика об эксперименте с его службой в американской армии в качестве новобранца на протяжении нескольких недель. Тот проект, получивший добро на самых верхах в рамках политики потепления отношений с США, был весьма интересен. Сын известного советского пропагандиста, Генриха Боровика, годами своим пером уверявший "прогрессивных" западных интеллектуалов насколько идеален совок, а наших обывателей жадных до любой новости из-за занавеса, даже под идеологическим соусом, как растленен Запад, был далек от образа номенклатурного мажора.
Его стиль скорее напоминал американские репортажи в "Нешн Джиографик" или "Хистори": очень меткие и красочные характеристики, объемные образы и почти фотографические описания. Также, как и его учитель Юлиан Семенов, он старался прежде всего самому вжиться в образ жизни описываемых людей и событий, что также приводило к многодневным экспериментам по вживанию в другую жизнь, зачастую смертельно опасную в долгих командировках.
Данная книга была написана всего за два месяца: январь и февраль 1989 года, последних дней пребывания в Афганистане Ограниченного контингента советских войск . Широчайшая картина холодной и грязной горной зимы в условиях почти прекратившихся боевых действий, где высказываются мнения как самых высших советских командиров как-то Громов и Варенников, так и рядового и обслуживающего состава Сороковой армии. Периодически действие переносится в Лондон и Калифорнию, где Боровик брал интервью у лидеров афганской оппозиции и советских перебежчиков, делая картину все более стереооскопической.
Данная книга была написана всего за два месяца: январь и февраль 1989 года, последних дней пребывания в Афганистане Ограниченного контингента советских войск . Широчайшая картина холодной и грязной горной зимы в условиях почти прекратившихся боевых действий, где высказываются мнения как самых высших советских командиров как-то Громов и Варенников, так и рядового и обслуживающего состава Сороковой армии. Периодически действие переносится в Лондон и Калифорнию, где Боровик брал интервью у лидеров афганской оппозиции и советских перебежчиков, делая картину все более стереооскопической.
Книга ни является ни пацифистской, ни либеральной, высказывание офицеров и дипломатов еще не так категоричны как это будет в девяностых, но на фоне недавно начавшегося в России главпуровского маразма с оправданием ввода войск борьбой именно с американцами ("опередили на несколько часов") и исламским фундаментализмом (кстати, полностью слизана с американских предположений), точь-в-точь повторяющей официальную позицию маразматиков из политбюро начала восьмидесятых, это выглядит почти крамолой.
"Человек, в той или иной мере связавший свою жизнь с Афганистаном, находясь там или регулярно приезжая туда, проходил приблизительно через четыре стадии понимания того, что там происходило.Первая стадия (длилась обычно до трех месяцев, в зависимости от прозорливости или догматизма вновь прибывшего): «Война идет нормально, надо добавить еще двадцать-тридцать тысяч войск, и тогда вообще все будет чик-чик».
Вторая стадия (пять месяцев): «Уж коли мы ввязались в это гиблое дело, надо быстрее довоевывать. Тридцатитысячной добавкой тут не обойтись. Чтобы перекрыть границы, нужна еще по крайней мере одна армия».
Третья стадия (еще полгода): «Нет, братцы, что-то тут глубоко не так. Ну и вляпались же мы!»
Четвертая стадия: «Братва, надо делать отсюда ноги. И чем быстрее, тем лучше»".
Конец быта долгой колониальной войны вскрывает прежде невидные язвы подспудно разлагающие армию: "блатные" из обслуживающих контингент гражданских вольнонаемных, вроде акушерки доставленной военно-транспортным самолетом делать подпольный аборт ППЖ крупного советского командира, сгоревший склад военного имущества поставивший крест на благосостоянии совершенно левых людей хранивших там свой хабар, военный психиатр чуть ли не в открытую толкающий галлюциногены десантникам за магнитофоны. Использование своей психиатрии как способ избежать ЧП - подполковник в течении нелегкой карьеры трижды проходит восстановительные курсы в армейской психушке, дабы заминать его пререкания с начальством.. Вообще о веществах упоминается часто:
Вторая стадия (пять месяцев): «Уж коли мы ввязались в это гиблое дело, надо быстрее довоевывать. Тридцатитысячной добавкой тут не обойтись. Чтобы перекрыть границы, нужна еще по крайней мере одна армия».
Третья стадия (еще полгода): «Нет, братцы, что-то тут глубоко не так. Ну и вляпались же мы!»
Четвертая стадия: «Братва, надо делать отсюда ноги. И чем быстрее, тем лучше»".
Конец быта долгой колониальной войны вскрывает прежде невидные язвы подспудно разлагающие армию: "блатные" из обслуживающих контингент гражданских вольнонаемных, вроде акушерки доставленной военно-транспортным самолетом делать подпольный аборт ППЖ крупного советского командира, сгоревший склад военного имущества поставивший крест на благосостоянии совершенно левых людей хранивших там свой хабар, военный психиатр чуть ли не в открытую толкающий галлюциногены десантникам за магнитофоны. Использование своей психиатрии как способ избежать ЧП - подполковник в течении нелегкой карьеры трижды проходит восстановительные курсы в армейской психушке, дабы заминать его пререкания с начальством.. Вообще о веществах упоминается часто:
"После водки или сухого спирта, разбавленного в воде, ты все свое тело чувствуешь, а после наркотика – вроде как обезболиваешь себя, вообще перестаешь что-либо чувствовать.
Только вот потом приходишь и падаешь. Словно где-то внутри завод кончился. И каждая мышца болит.
А на боевых – куришь и бегаешь. Куришь и бегаешь, как чумной. Гашиш глушит эмоции, сглаживает нервные срывы. А их полно. Особенно вначале."
Естественный общеармейский антагонизм между строевыми и штабными офицерами дополняется примерным противостоянием командира батальона с командиром полка, начиная от вопроса сносить ли весь кишлак, или только указанные разведкой дома с душманами и оружейными складами, и до того правильно ли втихаря толкать списанное имущество и амуницию вражеским полевым командиром целыми камазами. Видеомагнитофоны с фильмами со Шварцнегерром и Сталлоне почти на каждой крупной заставе, "рэмбовики" как презрительная кличка десантников, типа современных "отморозков", со стороны военнослужащих остальных родов войск. Ну и мрачно исполнившееся пророчество от местного базаркома:
"Когда мы покинули лавку, я попросил сопровождавшего меня афганца перевести последние слова дуканщика. «Он сказал, – услышал я в ответ, – что русские солдаты уходят на север к себе домой.
А потом они уйдут еще дальше на север, оставив свои мусульманские республики».
Эти слова мурашками пробежали по спине. Я оглянулся: дуканщик все еще приветливо улыбался и опять помахал мне рукой."
Только вот потом приходишь и падаешь. Словно где-то внутри завод кончился. И каждая мышца болит.
А на боевых – куришь и бегаешь. Куришь и бегаешь, как чумной. Гашиш глушит эмоции, сглаживает нервные срывы. А их полно. Особенно вначале."
Естественный общеармейский антагонизм между строевыми и штабными офицерами дополняется примерным противостоянием командира батальона с командиром полка, начиная от вопроса сносить ли весь кишлак, или только указанные разведкой дома с душманами и оружейными складами, и до того правильно ли втихаря толкать списанное имущество и амуницию вражеским полевым командиром целыми камазами. Видеомагнитофоны с фильмами со Шварцнегерром и Сталлоне почти на каждой крупной заставе, "рэмбовики" как презрительная кличка десантников, типа современных "отморозков", со стороны военнослужащих остальных родов войск. Ну и мрачно исполнившееся пророчество от местного базаркома:
"Когда мы покинули лавку, я попросил сопровождавшего меня афганца перевести последние слова дуканщика. «Он сказал, – услышал я в ответ, – что русские солдаты уходят на север к себе домой.
А потом они уйдут еще дальше на север, оставив свои мусульманские республики».
Эти слова мурашками пробежали по спине. Я оглянулся: дуканщик все еще приветливо улыбался и опять помахал мне рукой."
